Главврач больницы в коммунарке заразился коронавирусом

О мотоцикле

— Какой у вас, кстати, железный конь?

— Harley-Davidson.

— Давно обзавелись?

— Год назад, когда появилось понимание, что детские мечты и реальная потребность передвижения по городу начинают совпадать. Наверное, любой мальчишка мечтает о мопеде или мотоцикле. Я не исключение. До сорока трех лет с железным, как вы выразились, конем не складывалось, а тут вдруг осознал, что в Коммунарку из района Белорусской, где живу, удобнее добираться в седле

К делу отнесся фундаментально, всю зиму дважды в неделю занимался по вечерам в крытом ангаре, учился безопасному и профессиональному вождению мотоцикла, что очень важно

К слову, выбор марки тоже во многом с этим же связан. Harley редко попадают в аварию. Он едет неторопливо, размеренно, солидно, что минимизирует риски. У меня средняя скорость по городу — 80 километров в час. Если быстрее, некомфортно себя чувствую. Выигрыш идет не за счет скорости, а маневра, в том числе езды в междурядье в пробках.

— Ваш личный рекорд?

— Говорю же: у меня нет цели гонять быстро. Обычно добираюсь от Белорусской за 35 минут.

— В какой-нибудь байкерский клуб вступили?

— Нет, конечно. У меня на мотоцикле так и написано: Lone Wolf, no club.

— Одинокий волк, значит?

— Клубы — та же секта, разновидность религии. А я — атеист.

— Как, наверное, и большинство врачей.

— Не факт. Например, мой отец с возрастом пришел к вере. Очень личная, деликатная сфера…

Возвращаясь к Harley-Davidson, скажу, что у меня есть друзья-мотоциклисты, с которыми общаюсь. Если получится, рванем в Суздаль на мотофестиваль.

Знаете, чем еще хорош мотоцикл? Пока еду, выключаю телефон, чтобы не отвлекаться за рулем ни на что постороннее. Редкая возможность побыть наедине с собой. Хотя бы полчаса. Научился ее ценить…

«Инфекция очень неоднозначная»

Главный борец с коронавирусом

В больницу, которую возглавняет Денис Проценко, со всей Москвы свозят людей с подозрением на коронавирус. 

24 марта в клинику приехал президент России Владимир Путин в сопровождении мэра Москвы Сергея Собянина, вице-премьера Татьяны Голиковой и главы Роспотребнадзора Анны Поповой.

РИА Новости

Проценко провел экскурсию по больнице и рассказал президенту про два сценария распространения коронавируса в России.

«Мне, как врачу, как не только главному врачу, но и анестезиологу-реаниматологу, видится то, что очень важно отработать итальянский сценарий, если вдруг вот этот будет всплеск большой. И Москва по этому пути и пошла, и наш госпиталь реально готов трансформироваться, если будет большое количество больных

То есть прямо сейчас мы готовы из 606 коек превратить 190 в реанимационные, плюс поднимаем аппараты ИВЛ из складов, и все эти 600 коек становятся таким большим реанимационным центром, который собирает специалистов со всего города высоких компетенций. Эта вот та самая итальянская модель», — заявил Проценко.

РИА Новости

27 марта Денис Проценко сообщил о состоянии певца Льва Лещенко, который вместе с женой лежит в Коммунарке с положительным анализом на коронавирус.

В этот же день главврач опубликовал в фейсбуке фотографию, на которой принял участие в массовой акциии врачей и призвал людей оставаться дома. В интервью «Би-би-си» медик заявил, что считает самоизоляцию лучшим способом борьбы с COVID-19 на данный момент.

​

О мифах

— Что, по-вашему, лучше — переболеть или беречься?

— Второе. Знаете почему? Никто пока не знает, насколько устойчив иммунитет, который возникает в результате болезни.

— А правда, что курильщики реже и легче болеют COVID-19?

— Не готов говорить ни да, ни нет, мы сейчас специально оцениваем эту базу. Честно скажу, есть темы, к которым отношусь сдержанно, пока не увижу подтверждения. Существует культура научных публикаций. Нужно написать работу по определенным правилам с использованием статистического аппарата. Потом получить оценку экспертов. Если те увидят шероховатости по статистике, обязательно запросят первичную базу. Лишь после этого статья появится в серьезном журнале. Она может год ждать очереди на публикацию. Это своеобразная гарантия качества.

Поэтому не готов вот так легко заявлять, что курильщики меньше болеют. Через полтора-два года расскажем.

— И про собачников?

— Мы не проводили такую аналитику, и я не видел ни одной серьезной статьи на эту тему.

Повторю, я анестезиолог-реаниматолог и не считаю себя экспертом по COVID-19. Жизнь заставила в это погрузиться. Но точно не навсегда. Почему в свое время я выбрал такую специальность? Не могу долго сидеть на месте, заниматься чем-то одним. Мне нужно какое-то действие. И не только головой, но и руками. Анестезиологи-реаниматологи не оперируют, зато многое делают — катетеризируют, дренируют артерии, ставят всякие датчики и так далее.

Постоянное движение — то, что мне нужно.

• О выборе

— Вы когда с будущей профессией определились, Денис Николаевич?

— В девятом классе. Пошел мыть полы в отделение реанимации и понял, к чему в итоге приду.

— Вас кто-то привел в больничные покои?

— Брат учился на первом курсе мединститута и подрабатывал санитаром, а его студенческая тусовка часто собиралась у нас дома.

Алексей в итоге выбрал другую специальность, я же застрял в реанимации. Правда, в девятом классе думал, что впереди меня ждет месяц романтики с ночными дежурствами, но, оказалось, что школьники могут работать только в дневную смену — с восьми утра до четырех часов пополудни.

— Сколько вам заплатили?

— 64 рубля. Это 1989 год. Для несовершеннолетнего санитара в отделении реанимации острых отравлений — нормально!

История любопытная… Я ведь занимался в Ашхабаде в спецшколе с углубленным изучением английского и должен был идти в университет на языки.

На что отец мне тогда сказал: «Слушай, парень, знание языков в современном мире — не профессия». У папы был приятель-переводчик, окончивший МГИМО, и он говорил, что нужно владеть 5-6 языками из разных групп, тогда ты полиглот, и это твоя специальность. Но учеба отнимает много лет, кроме того надо ежедневно заниматься тренингом, иначе языки уйдут.

Словом, папа провел со мной воспитательную беседу, а потом на моем столе вдруг появились «Записки врача» Булгакова…

— Откуда интересно?

— Думаю, отец подсунул. Совпало: эта книга, разговоры с братом, сознание, что мы — медицинская семья, а я, значит, из подросткового протеста не хочу продолжать династию…

Пошел в санитары, чтобы проверить себя. Так все и получилось.

— И жена — коллега?

— К счастью, нет. Алена — экономист.

Ребенок, похоже, тоже не пойдет по моим стопам.

— Сожалеете?

— Нет

Для меня очень важно, чтобы не я определял, кем Настя хочет быть. Сказал дочке: «Это твой выбор»

Хотя она отволонтерила здесь, в Коммунарке. В июне отработала администратором в лаборатории. В «зеленой зоне», конечно.

— И как?

— Я тоже спросил: «Не передумала, Настя?» Ответила: «Нет-нет, врачом не буду». Говорю: «А зачем же к нам пришла?». Объяснила: «Невозможно столько времени дома сидеть, а волонтерство в больнице — правильный метод выхода из изоляции». Конечно, предварительно я посмотрел иммуноглобулин у дочки. Показатель оказался высокий. Она сконтактировала с вирусом бессимптомно, без температуры и кашля. Поэтому я совершенно спокойно запустил ее сюда. Никакого риска не было.

О визите Путина

— Путин был в Коммунарке задолго до того, как вы захворали?

— По-моему, за неделю. Даты в голове перепутались, надо в календаре смотреть. Кажется, президент приезжал 24 марта.

— Его визит стал для вас сюрпризом?

— Абсолютным!

Могу рассказать, как было. Я собирался встречать Сергея Собянина. В тот день с утра находился в институте Склифосовского, у нас был совместный обход с академиком Сергеем Петриковым, директором Склифа. Там скопилось много тяжелых больных, а я ведь не только главврач Коммунарки, но еще и главный анестезиолог-реаниматолог Москвы. Наши коммуникации были очень важны не для какого-то супервайзинга, контроля, а, скорее, как обмен опытом. COVID-19 — болезнь новая, протоколы лечения только писались…

Словом, я находился на плановом обходе в «красной зоне» Склифа. Айфон с собой не брал, оставил помощнице Петрикова. У себя в больнице мы используем прорезиненные аппараты IP-телефонии, которые потом обрабатываются, в Склифе в ковидном корпусе применяют рации.

И вот, значит, мы выходим, мне протягивают айфон и напряженно говорят, мол, посмотрите, кто вам звонил, Денис Николаевич… Среди кучи незнакомых абонентов вижу номера министра здравоохранения и мэра.

Я набрал Сергея Семеновича. Он спросил, где я, и, выслушав ответ, сказал: «Сейчас придет машина. Хочу с вами поговорить. Встретимся в Коммунарке».

В больнице я увидел мэра, других ответственных товарищей… Мне сказали: «Что стоишь? Иди, принимай гостя». Подъехал «Аурус», и тут я до конца все понял.

Наверное, не выдам военную тайну, если скажу, что ни коптеры вокруг не летали, ни какие-то дополнительные меры не вводились. У нас и так территория закрытая, вход через КПП.

Более того, врачи и медсестры, которые видели президента только в реанимации и приемном отделении, лишь из вечерних теленовостей узнали, кто был человек в желтом защитном костюме, который сказал им: «Спасибо за работу, ребята, держитесь!»

— Даже так?

— Ну, а как? Ходят два человека: один — в белом СИЗе, второй — в желтом. Зашли в первую палату, там лежал наш коллега. Многие потом пытались его хейтерить, писали, мол, подстава… Но это был реальный пациент, врач.

— А вы где поймали вирус?

— Точно не в Коммунарке. Цифры говорят, что заболеваемость врачей в ковидных центрах Москвы ниже, чем в остальных больницах города. Мы с самого начала были настроены серьезно.

Поэтому и убежден, что заболел COVID не на работе. Перед заражением я давал много интервью, ездил на какие-то внешние встречи. Где-то там и подхватил.

О протоколе

— Много народу не удалось спасти?

— Около семи процентов от общего числа госпитализированных. С марта — более трехсот тридцати человек…

Мы изучали болезнь, пересмотрели некоторые подходы. В частности, начали вести пациентов максимально допустимыми дозировками лекарств, используя один и тот же препарат в разных пропорциях в зависимости от конкретных клинических ситуаций.

— Что скажете про ИВЛ?

— А что вы хотите услышать?

Конечно, это жизнеспасающая стратегия, но если пациент с COVID подошел к ИВЛ, вероятность, что он с него сойдет, меньше, чем в целом в популяции. Поэтому одна из задач анестезиологов-реаниматологов и всей команды была в том, чтобы использовать другие приемы улучшения оксигенации, насыщения крови кислородом, чем интубация трахеи и перевод на искусственную вентиляцию легких.

— В итоге нашли оптимальный протокол?

— Это ранняя укладка на живот и кислородотерапия. Если зайдем в «красную зону», сейчас две трети пациентов у нас кислородозависимых, и они лежат спиной вверх, обняв подушку. Чтобы был положительный эффект, надо так находиться не менее 16-18 часов в день. А это тяжело физически.

Поэтому объясняем, убеждаем. Хорошо, что у нас есть бесплатная сеть wi-fi: кислород — в нос, подушка — под грудь и — пожалуйста: читай, смотри ролики в YouTube.

— Фавипиравир используете? Его чуть ли не панацеей называют…

— Тяжелым больным не назначаем, только при среднетяжелом течении. Данные по нему разные. Японцы сначала сказали: да. Потом — нет. Клинические исследования говорят, что снижается время вирусемии — состояния организма, когда вирусы попадают в кровоток и могут распространяться по телу.

Надо наблюдать…

Как ни парадоксально, сейчас у нас стало больше жалоб, что в Коммунарке не лечат.

— То есть?

— Весь протокол — антипиретики, жаропонижающие препараты. Если у пациента температура 38 градусов, он лежит на животе, получает кислород и два укола в день — противосвертывающую антикоагулянтную терапию. Все!

Моментально начинаются претензии: «Мне плохо, а врачи не лечат». Но мы противники полипрагмазии — использования большого количества лекарственных препаратов.

И второй момент касается пациентов с медиаторным штормом.

— Это что значит?

— Реакция организма на атаку опасными вирусами или бактериям. Иммунная система, по сути, выходит из-под контроля. У нас накопилась большая база исследований о применении ингибиторов интерлейкинов, биологически активных препаратов, блокирующих воспаление. Конечно, до них лучше не доходить. Большой риск попадания в реанимацию.

О болезни

— Какого числа вы заболели?

— В среду 1 апреля, если не ошибаюсь.

— Шутка в День юмора не зашла…

Первая мысль, когда узнали о положительном тесте? Сильно напряглись?

— Уже начал покашливать и понимал, к чему идет. Сегодня ковидный кашель ни с чем не перепутаю. Научился различать. Разговаривал в апреле-мае с коллегами, с кем-нибудь из заведующих реанимацией, и слышал на другом конце характерное кхе-кхе.

— И вы на себе это поймали?

— Да. И закрылся в кабинете, а приемную, где секретарь сидит, использовал в качестве шлюза. Мне девчонки ставили еду, уходили, я забирал, проветривал помещение… С бытовухой мы быстро разобрались.

А наутро я начал пить лекарства. Тогда еще не было отрицательных отзывов на гидроксихлорохин, стал принимать его. Жуть, конечно, какие он вызывает ощущения…

— Неуютно было?

— Ну, диспепсия, дискомфорт в верхнем отделе живота, подташнивание и так далее… Понял, что не чувствую вкус еды и запах одеколона. Я как раз укоротил бороду, состриг машинкой под единичку.

Вот, собственно, и все.

А через две недели получил два отрицательных теста и снял блокаду, вернулся к полноценной работе.

— Температурили?

— Конечно. Болезнь протекала типично, но нетяжело. Поэтому и смог не выпадать из процесса.

— По телефону рулили?

— Мы продвинутые! Организовали дистанционный осмотр, внедрив концепт, который называется «шлем реаниматолога». С его помощью можно проводить консультации на расстоянии. Устройство надевается на голову врачу, в него встроена камера с разрешением high definition, микрофон. Шлем соединяется с wi-fi и по закрытому каналу передает сигнал сразу на планшет. Я могу виртуально оказаться рядом с любым больным, с самым тяжелым. Эту систему мы оперативно запустили и в других больницах Москвы, вели дистанционные консультации.

О пилюле и вакцине

— Значит, волшебной пилюли пока нет?

— Думаю, ее и не будет. Одной из тем моих научных интересов является сепсис, антибиотики, лечение тяжелых инфекций.

Вот как вы считаете, что убьет человечество — микроб или вирус?

— Думаю, люди сами себя успешно погубят.

— На самом деле это очень сложный вопрос. Контагиозность, грубо говоря, «заразительность» вирусной инфекции, гораздо выше, чем микробной. Тем не менее в 2014 году ВОЗ сделал расчет, что к середине этого века от инфекций, вызванных устойчивыми ко всем антибиотикам микробами, предположительно умрет около пятидесяти миллионов человек, что превысит число смертей от рака.

— А уханьский коронавирус может быть биологическим оружием?

— Не думаю. Тогда оно не очень мощное, согласитесь. Индекс контагиозности должен быть совершенно иным.

— На другом полюсе — ковидиоты, они не верят в пандемию, считая ее частью мирового заговора. Что говорите им, Денис Николаевич?

— В целом я весьма терпимый человек, если речь не о соблюдении требований по работе. Здесь могу сказать: почему ходите без маски и нарушаете больничный режим?

Но делать кому-то замечание на улице или в магазине… В конце концов это вопрос воспитания. Если в общественном месте нанесена разметка, требующая соблюдения дистанции в полтора метра, сам я буду ее держать, однако с тем, кто нарушит, вряд ли стану конфликтовать. Раз человек не понимает, его нельзя заставить. Проще сделать шаг в сторону.

— А вакцина от COVID-19 будет?

— Ее должны найти. Вопрос когда. Есть понятие — good clinical practice с определенными временными лагами. Можно ли назвать вакцину безопасной при наблюдении за ее действием в течение месяца?

— Вы как считаете?

— Лучше спросить профессиональных вирусологов. Не моя специализация. Но из открытых источников вижу, что в среднем уходило полтора года. На разработку, оценку… Вакцина должна быть эффективной и безопасной. Понимаете, если мы с вами выпьем литр дуста, скорее всего, вирус погибнет, но проблема в том, что раньше умрет сам пациент.

Соблюдение разумного баланса — самое важное в любой разработке. Как-то я оказался в США на заводе, где изобретают антибиотики

Каждый день химики синтезируют по сто молекул. При этом новое лекарство появляется раз в 5-7 лет. Почему? Причин масса.

Молекула может не работать на практике или оказаться токсичной. И так далее.

От момента синтеза на химическом заводе до выхода в клиническую практику тянется очень длинная цепочка. Поэтому современные лекарственные препараты столь дорогостоящие.

О второй волне

— Сегодня врачей чествует как героев, но мы же знаем, что от любви до ненависти — один шаг. Вы готовы к такому повороту сюжета?

— С первого дня. Мне кажется, уже все вернулось в привычную колею. Тем, кто уважительно относился к медикам, и COVID был не нужен. Для людей, которые как-то пострадали от врачей либо считают, что пострадали, думаете, пандемия как-то исправила ситуацию? Поверьте, никто из нас не считает себя героем. Мы делали бы это и на настоящей войне, а не вирусной. Тот, кто пережил в медицине девяностые и остался в профессии, никуда уже не уйдет. Это не работа, а образ жизни.

Строго говоря, мы ведь ничего больше не умеем. Вот реально. Только больных лечить. Если уходить из профессии, останется такси водить…

— Вы сравнили пандемию с пенделем, который COVID отвесил человечеству. Насколько он точен и силен, чтобы мы усвоили урок?

— Главное, что пинок пришелся вовремя. Мы стали забывать о том, что всегда нужно помнить. Коронавирус многое поменял, с моей точки зрения. Скажем, культуру гигиены.

Знаете, сколько волонтеров предлагали нам помощь? Или перечислить вам владельцев закрывшихся на карантин ресторанов, которые продолжали бесплатно кормить врачей в ковидных центрах? Десятки фамилий! Что это — бизнес? Нет, конечно. Желание чем-то помочь, отблагодарить. В этом смысле пинок оказался очень кстати, он сумел объединить наше общество перед лицом серьезной проблемы.

— Второй волны не избежать?

— Не знаю, честно скажу. Предыдущие серьезные вирусные атаки традиционно протекали в три этапа, которые растягивались на полтора-два года.

Как пойдет в этот раз, никто сегодня не ответит. Насколько сейчас иммунизировано население, будет ли стойким иммунитет… Очень много «если». И география вируса странная, судя по вспышкам. В Италии север полыхал, а юг — нет. Как-то очень быстро загорелся Нью-Йорк. Потом вдруг погас. Зато горячо во Флориде, Техасе, Калифорнии. Очаги в разных районах. В России иначе происходило: первый удар пришелся на въездной хаб — Москву. Столица, сколько могла, удерживала. Затем началось плановое распространение.

Сложно сказать, что дальше будет.

О пациентах

— Сколько через Коммунарку прошло пациентов?

— Около четырех с половиной тысяч. Подавляющее большинство — COVID-подтвержденные.

— Вы же берете не всех подряд?

— 99 процентов людей, которые лечатся у нас, попадают в Коммунарку по каналу и наряду «скорой помощи». Никакой сортировки не происходит. Кто-то приезжает самотеком. Мы не отказываем и им. Человеку бесплатно сделают КТ и общий анализ крови, возьмут мазок, померяют температуру. Но мы не каждого госпитализируем.

Поэтому не надо думать, будто в Коммунарке только Лев Лещенко лечился. Хотя был момент, когда у нас одновременно лежали известные медийные персоны, музыканты и певцы. Но здесь лечилось и очень много наших коллег-медиков, пациенты абсолютно разных социальных слоев. Мы принципиально не оказывали платных услуг, работали исключительно по ОМС. В Коммунарке даже нет отдела платных услуг. Потом появится, но не во время пандемии, правда?

Это все сказки, будто госпитализация в Коммунарку стоит триста тысяч рублей. Где-то мелькала такая дезинформация.

Иностранцы — у нас было несколько тяжелых пациентов — сильно удивлялись: современная больница, одно- и двухместные палаты, пакет питания, как в Аэрофлоте… И за все это не надо платить? Как так?

А мы популярно объясняли, что экстренная медицинская помощь по Конституции Российской Федерации оказывается бесплатно.

Об отказниках и бороде

— Сколько у вас было отказников из числа врачей?

— Мало. Может, человек десять. Многих коллег из старшей возрастной группы мы сами попросили не приходить. Чтобы не рисковать их здоровьем.

— Как вы реагировали?

— Абсолютно спокойно. Гораздо честнее сказать, как есть, чем имитировать работу, которая не получается. С уважением отношусь к людям, не ставшим скрывать правду. Для этого ведь тоже нужна определенная смелость.

Тем более они продолжили работать в наших других подразделениях, нековидных.

Из-за отказа выходить в «красную зону» мы никого не уволили. Если кто-то ушел, то исключительно по собственному желанию.

— А у вас когда исчез страх, Денис Николаевич?

— Да его и не было. А чего, скажите пожалуйста, бояться?

Давайте так: мне 44 года.

— Помирать рановато.

— Я и не собирался. Ситуацию оценивал адекватно. С учетом возраста фактор риска тяжелого течения болезни был минимален. Будь мне 80 лет, кроме того, страдай я одышкой и имей сахарный диабет, тогда поход без защитного костюма в «красную зону» выглядел бы безбашенностью.

— А почему вы бороду не сбрили? Нарушение!

— Строго говоря, в регламенте ничего подобного не записано, но я постриг, укоротил.

Разве же это борода? Так — щетина в пару сантиметров.

— Давно носите?

— Лет десять уже, наверное. Привык…

Хотя признаю, что наличие дополнительной растительности на лице увеличивает риск негерметичности средств индивидуальной защиты.

О подготовке

— Со Звездой, будем считать, разобрались, а к тому, что история с коронавирусом — это всерьез и надолго, вы были готовы?

— Город готовился к возможной угрозе, но масштаб бедствия мы оценили не сразу. В начале февраля присутствовал профессиональный скепсис. В Азии в чем-то похожие вспышки происходят постоянно. Помните, MERS прокатился по Ближнему Востоку, нас он сильно не затронул. Вот и в этом раз было сомнение.

Но когда полыхнула Италия… Примерно в те дни мне на WhatsApp поступил звонок с незнакомого номера, и девочка-анестезиолог с русскими корнями, которая вышла замуж за итальянца, захлебывающимся от волнения голосом стала кричать в трубку: «Денис Николаевич, нашла ваш телефон и хочу предупредить, что скоро ждет Россию! Начинайте готовиться…»

У нас была закрытая группа в Telegram: САРС — Сообщество анестезиологов-реаниматологов столицы.

— Любопытная аббревиатура…

— Да, игра слов, специально выбрали название, созвучное с SARS — тяжелым респираторным синдромом.

В группу входили врачи не только из Москвы, но и из других регионов, мы обсуждали сложные случаи, делали дистанционные консилиумы. Во врачебных обсуждениях есть тонкий этический момент, поэтому САРС и была закрыта для посторонних.

Но когда Аня, та самая коллега из Италии, позвонила мне и рассказала, что происходит в Ломбардии, мы с ребятами приняли непростое решение, сделав нашу группу открытой. И в уютном чате на полторы тысячи анестезиологов-реаниматологов, которые за три года существования уже виртуально знали друг друга, за несколько часов появилось четырнадцать тысяч подписчиков.

Аня начала выкладывать там данные, мы стали обмениваться всей доступной информацией. Наверное, в марте это был один из самых популярных ресурсов по теме COVID-19.

Так с конца февраля мы стали погружаться в тему нового коронавируса.

— Когда было определено, что Коммунарка станет ковидным госпиталем?

— Это управленческое решение, совершенно очевидное и логичное. До открытия больницы в регулярном профиле оставалось три недели. Уже расставили мебель и аппаратуру, ребята проверяли ее эксплуатацию. Мы находились на низком старте, 15 марта в Коммунарку должны были переезжать первые онкологические отделения.

Хорошо помню: в десять часов утра 1 марта позвонил замруководителя департамента здравоохранения Москвы Алексей Сергеевич Токарев и сказал мне, что в полдень встречаемся на Коммунарке всей командой, включая сотрудников родильного дома, входящего в состав 40-й больницы. То воскресенье и следующую ночь мы провели вместе. Готовились, а уже около двух часов ночи 2 марта поступил первый пациент.

— С коронавирусом?

— Из группы риска. Первый месяц Коммунарка работала как обсервационный госпиталь. К нам везли тех, кто находился под подозрением, и мы на две недели карантинизировали их здесь.

А с 1 апреля началась полноценная история, когда стали поступать почти сто процентов ковидных больных.

О планах

— На что себя настраиваете?

— До конца года будем ковидным центром.

— А дальше?

— Есть план отмывки больницы и возвращения к профилю, который изначально закладывался: триста онкологических коек, мощный сосудистый центр, травматология, нейрохирургия, два этажа операционных, большой реанимационный модуль, продолжение строительства и приемка в ближайшие пару лет соседних корпусов.

— Сколько их должно быть?

— Девять. Пока функционируют четыре.

— Отстроитесь, и начнется нормальная, а не авральная работа?

— У меня специальность такая, что все время нахожусь в аврале. Еще раз без пафоса повторю, что медицина критических состояний — всегда тяжелые больные, ночные консультации, неотложность.

Конечно, со временем усталость накапливается. Недавно меня позвали в телепередачу «Сто вопросов взрослому», в которой ребята спрашивают гостя обо всем, на любые, самые неожиданные темы. Настя тоже была среди участников, взял ее с собой на запись. Дочка спросила: «Папа, а у нас будет отпуск в этом году?»

— Что ответили?

— Надеюсь, да, будет. Традиционно мы отдыхали летом, а в 2020-м все пошло иначе. Хочется верить, что в сентябре, если не случится никаких коллизий, удастся дух перевести.

— Сколько часов обычно спите?

— Мне хватает пяти-шести. Я — жаворонок, просыпаюсь за пять минут до будильника. Он звонит в 5.15 утра. Засыпаю ближе к полуночи…

По-другому не получается. Мне кажется, в таком режиме живет большинство врачей мира. И на Западе медики пашут очень много. Если ты не трудоголик, не станешь хорошим профессионалом. Сто процентов!

— Итак, подъем в четверть шестого утра, а дальше, Денис Николаевич?

— Чашка кофе, разбор оперативной почты и — на работу. Если дождя нет, еду сам на мотоцикле, в плохую погоду — на машине.

— Когда добираетесь в Коммунарку?

— Около семи утра. А дальше — круговерть до вечера.

«Не стоит принимать антибиотики ради перестраховки»

От мытья полов до работы главврача. Биография Дениса Проценка

Денис Николаевич Проценко — потомственный врач. Ему 44 года. Его отец начал работать реаниматологом в 1970-х годах. Во время учебы в школе Денис подрабатывал в больнице санитаром, пишет eg.ru.

Проценко в 1999 году окончил Московскую медицинскую академию имени Сеченова по специальности «лечебное дело». По словам врача, он прошел все ступеньки карьерной лестницы: сначала мыл полы в отделении реанимации, потом работал в реабилитационной бригаде, фельдшером на скорой, потом врачом, заместителем главврача, теперь главным врачом. 

В 2000 году окончил интернатуру по специальности «анестезиология и реаниматология» в Московской медицинской академии им. И.М. Сеченова.

С 2000 по 2008 год работал врачом анестезиологом реаниматологом в Городской клинической больнице №7, а с 2008 по 2014 год — заместителем главного врача по медицинской части по анестезиологии и реаниматологии в той же больнице.

С 2014 по 2016 год работал заместителем главного врача по медицинской части по анестезиологии и реаниматологии ГКБ №1 им. Н.И. Пирогова.

В 2003 году в Российском государственном медицинском университете защитил диссертацию на соискание научной степени кандидата медицинских наук.

С 2003 год по 2007 год — ассистент кафедры анестезиологии и реаниматологии ФУВ Российского государственном медицинского университета.

На сегодняшний день Денис Проценко занимает должность главного внештатного специалиста по анестезиологии — реаниматологии, Главного врача ГБУЗ Городская клиническая больница № 40 ДЗМ, доцента кафедры анестезиологии и реаниматологии ГБОУ ВПО «РНИМУ имени Н.И. Пирогова» Минздрава России, сообщается на сайте департамента здравоохранения Москвы.

У Проценко есть жена и 16-летняя дочь. Вся семья медика, в том числе его пожилые родители, находится на самоизоляции. 

Денис Проценко активно ведет страницу в фейсбуке, где ежедневно сообщает данные по количеству пациентов с коронавирусом в больнице в Коммунарке, и рассказывает о работе в больнице.